Галина Вороненко

root

Administrator

Есть семейное предание, которое мне нравится, которое очень близко к истине, хотя, как всякое предание, пестрит множеством вопросов, на которые сегодня уже никто не ответит...
Давным-давно некий мистер Прейн из Англии рванул в Россию, в Сибирь, чтобы осваивать дикие земли и на этом немножко заработать. Что-то там открыл, добыл, освоил, денег заработал густо, основал посёлок и все жители в благодарность за сытую жизнь взяли его короткое и внушительное имя. Стали все Прейны. И мои пра-пра... носили эту фамилию. Мама моя урождённая Преина. Буквочку «й» мой дед Николай из фамилии убрал в некие несовершенные годы.
Со стороны отца дедушка Дмитрий был высок, строен, умён, образован и носил очки а-ля Джон Леннон. Вот за это я ему очень благодарна, потому что он в этих очках был мне чем-то очень близок и дорог. Что меня и привело в последствии к «Beatles», музыке «рок», питерскому движению «хиппи».
И мама, и отец преподавали в университете разные технические науки и успевали грамотно воспитывать меня и мою сестрёнку Леку. Родителей я трепетно люблю и помню о них каждую минуту.
Школа, музыкальная школа, университет, переезды, работа нечасто, часто без работы, Россия, Америка, дети – бесконечно любимые мальчик и девочка, муж умный и ироничный, и стихи, которые посыпались под влиянием колорадского неба.
Немного?
Мне – хватает.







Я



Покидая кровати логово,
изо сна выдираясь с треском,
попадая ногой неловкою
в тапки старые пяткой детской,

я себя ощущаю лютиком
на тропе беспощадной леса.
Зацветая, когда получится,
отцветая без интереса.

В общем, слабое я создание,
отстранённое и без цели.
Отрицание отрицания,
совпаденье Фомы с Емелей.

Зажигаю на кухне лампочки,
и пчела, прожужжав, влетает.
Попадаю ногою в тапочки –
хоть куда-то я попадаю...


МАМА



Лепестками роз на пальцах травма
расцветает в чаше детских снов.
И легко врачует раны мама,
заплетая косы нежных слов...

Мама – восходящее сопрано
до зовущего дитя в ночи.
Зачарована любовью странной
в вечный бег отверженных волчиц.

Краткий миг – эмбриональный росчерк -
очевидно- женственный процесс.
Краткий миг – на отдых непорочных,
в кисею запрятанных принцесс...

Мама, мама – королева бала,
белой птицей, да в домашний рай,
на подушки крестиком упала,
да взлетела ландышами в май...

...Возникает образ неизбежный:
поутру углом упавших рук,
невесомый, сонный оттиск нежный
щёк округлых на подушках. Вдруг

понимаешь, что-то происходит
вне твоих рассеянных утех...
Память в переулках детства бродит,
зашивая сквозняки прорех

там, где жили-были- не тужили,
замирая, не умея красть,
подгоняя Серафимьи крылья
к бантику оторванному – в масть;

к детству – в апельсиновых туманах,
в навсегда оставленных домах,
в бесконечно нежных, милых мамах,
да в святых, стареющих руках....






ЧАЙ-В-КАЙФ

Чай мы пьём горячий, терпкий,
чёрный, розовый, зелёный,
очень свежий, очень крепкий,
сидя на крыльце под клёном,

или ёлкой, или вязом –
под любой сгущённой тенью.
Разговор ведем бессвязный,
по реке плывя сомнений.

Обозначенный листвою
чай в растеньях очень разный.
Нам подарен он страною,
где живём мы так бессвязно.

И в пакетиках бумажных
в кипяток его бросаем.
Вкус небрежный и неважный
мы в итоге получаем.

А когда я запах тонкий
чудо-чая ощущаю –
стол под старою клеёнкой
я российский вспоминаю.

Чай грузинский иль индийский
в пачках маленьких квадратных.
И друзей своих – артистов
и художников незнатных,

музыкантов и поэтов,
‘стопом’ едущих студентов.
И любую вещь вмещает,
даже то, что запрещали, -

чашка чая. Завершаем
вечер длинный. Исчезает
синий дым в объятьях леса.
Дом уснул и сны развесил....






СНЕЖНАЯ РАССЕЯННОСТЬ



Удержать не пробовал лавину ты,
что на склонах дремлет до поры?
Упражняя судорожно-спинные
мышцы добродетельной горы?

Вот она – наклонно-вертикальная!
Напряженьем вечной мерзлоты
скована вершина. Зубы скальные
раздражают неба вольный стиль.

И лежат снега – погоны белые,
цепенея в солнечных лучах.
Иль несутся вниз, как угорелые,
вдруг сорвавшись в царского плеча!

Вот вставало утро, озабоченно
создавая мира красоту!
Тучка меж ущельями глубокими
пробралась, и села на уступ.

И сказала дремлющей лавине так:
«Чем срываться, мощная моя,
лучше уж погибнуть в vino veritas, -
в философских складках бытия;

чем крушить эпически-печальные
склонные к депрессии пласты, -
лучше уж в леса горизонтальные
водами прохладными уйти...»

...Улыбнулась тучка и растаяла.
С той поры лавины древних гор
преобразовать себя пытаются
в тонкую рассеянность снегов...






СИНИЙ ЛЕС



Ты теряешь осенний наряд,
задыхаясь, бормочут дожди.
Лист зелёный причудливо дик
средь пастельной тоски ноября.

Ты кручинишься в хлад синевы,
откапеллив изящный рег-тайм.
И в морозном дыхании тайн
незаметна измена листвы...

...Охладел синий лес и замёрз
под крылами дрейфующих стай.
А на ветках развесил хрусталь
бестолковый осенний мороз.

Ветер снег намотает на ус,
хвойным ядом в иголках замрёт;
и с пчелой разыграет на мёд
синий иней и облачный мусс.

Разбросает нарядную взвесь
жёлто-красных изысканных ос.
Следом выпустит лютый мороз
и холодную, вьюжную месть.

...И сосулек хрустальный союз,
погружая то в минус, то в плюс,
синий лес распечалится в блюз,
в лебединую песню свою....






В ОСЕННИХ СКАЗОЧНЫХ ПОДВАЛАХ

...В осенних сказочных подвалах
расположился винный бог.
Под золотистым покрывалом
он спит, невинно одинок.

Сквозным дыханьем листопада
наполнен лес осенним днём.
Пришло благое время падать
воде – хмелеющим дождём.

И дождь плетёт, плетёт косички,
струясь с небесного плеча!
Встают на цыпочки лисички,
опята пятками стучат.

Гуляет ветер! Нараспашку
пальто, и шляпа – набекрень.
И будто пенится шампанским
промокший, сумеречный день.

И леди-осень взгляд бездонный
подарит вскользь. И робкий снег
стряхнёт задумчиво с ладоней
златые капли «Шардоне»...






ВИХРЬ



...И взвился вихрь! Заставил солнце жечь,
смахнув небрежно тучи с пьедестала.
Дорог коснулся вскользь и пыльный жест
оставил в обожжённых, нервных скалах.

Он мчался и гудел, ненужный, злой,
взрывая лес, кромсая моря сферу!
И в соприкосновении с землей
он был клинком, что беспощадней зверя!
Ветрами сыт, бесстрашен был и крут.
Конический бокал с пьянящей взвесью
крутил, хмелея сам! И, словно спрут,
развешивал чернильные завесы.

Впивался он, безумием ведом,
в земли изголодавшееся тело.
...усталый горизонт стелил бордо,
луна циничным яблоком желтела...

...а вихрь, сломавшись в воздухе пустом,
дышал на ладан и сорил дождём...






ОСЕННИЙ ПАРАДОКС

Я сижу на крылечке потерянно –
предо мною заброшенный сад.
Парадокс наблюдая – цветение
белой сливы и мощный распад
блеклых трав, по-осеннему заспанных,
старых листьев крученье и хруст.
Тачка ржавая молится лапами,
ленью пенится розовый куст.

Где – цветы, где – сухие подсолнухи,
где-то птицы крыжовник клюют.
Где-то мы, по-осеннему сонные,
создаём непривычный уют
за забором, что символом праздности
ограждает фрагменты земли.
...Осень пряная, летом приправлена,
льёт дождями хмельное шабли...






КАК МОЖНО...

Как можно чудо не обнаружить,
когда туманы шипят по лужам,
и звёзды сетью висят паучьей,
и стынет ромбом небесный лучник?

...Змея взглянула вокруг устало,
зевнула, рот распахнув октавой,
и, всколыхнув травяные стрелы,
ушла, нарушив статичность тела.

Ползла лениво, шурша и маясь,
параболически извиваясь.
И плыл над травами серый ужас,
и дождь змеился, шипя по лужам.

А в небе облачно, но не очень.
Меж облаками гуляй, где хочешь...
Котище, вздыбленный и пушистый,
скользит глазами, туманом дышит,

играет лёгкой, прозрачной лапой,
с луной сливаясь, что виснет лампой.
Змею подхватит с земли, повыше,
туда, где звёзды, и ветер свищет...

И вот плывут, серебрясь хвостами,
дымясь боками, скользя глазами,
ведут беседы – никто не слышит!
Лишь звёзды шепчут, да ветер рыщет...

Змея привычно меняет кожу,
кот долго облаком плыть не может.
Дробясь и тая в туманных долях,
слезой устанут в моих ладонях.

...А я, как призрак, припав к ступеням,
курю и думаю о весеннем,
ссыпаю пепел в ночные травы,
и очень облачным встречным нравлюсь!






СУМЕРЕЧНЫЙ ЭСКИЗ

Сумрак влажно сплетал кипарисовый сон,
расстилал по земле хвойный холод лесов.
Ветром ветви считал, раздувал шепоток...
Уходящим лучам подставлял решето

облаков, что вертели дымов вензеля.
И рассеянный свет разливала Земля,
ретушируя лес и дороги разбег,
и ворону на тонком электростолбе.

В этом сумрачном сне сквозь олив перелив
бархатистой рекой проплывали шмели.
И вдали, среди томных, растрёпанных роз
низкой нотой гудел засыпающий рой.

В потемневшем настое лиловых небес
месяц молча хромировал звёзд колыбель,
сыпал времени соль внутрь песочных часов,
фантазируя сон Корабельной Ассоль...

Старый мастер-настройщик туманных валторн
добавлял мелодичности в сумрачный тон...
Как органный аккорд из пучины ночной
солнце баховской мессой вплывало в окно!

Сумрак таял, сплетаясь в косички лиан,
и курила заря губ твоих фимиам...






ОБЛАКА

Облака – налегке, свысока,
бестелесны, бесшумны, бездомны.
Лёгким ветром, как божьей рукой,
без особого смысла ведомы...

Огорожены горем дорог,
лёгким взвихрем, распластанным вздохом,
уплывают в небесный чертог
пенным маревом чертополоха.

Заштрихована длительность грез,
затуманена рифма заката.
И ползёт пропылённый обоз
фило-греческих ритмов Сократа...

Облаков гениальность проста,
безвоздушно, подушно приятна,
элегически-легкий состав
испарений морей ароматных.

Утончаясь, по небу плывут,
не кричат, не болеют, не плачут...
И божественно курят траву,
не решив ни одной сверхзадачи....






МИРАЖ



...а я - верблюд, смотрящий на бархан,
застыла в очарованной песочнице,
где ветер утомлённо отдыхал
близ пальмы, разбросавшей листья сочные

в осколках миража. И я, (верблюд),
жую, смотрю. Расходую старательно
энергию горбов – полсотни блюд,
в калориях-жирах тактично спрятанных.

Корабль пустыни, (я), - пытаюсь плыть.
Песок ссыпает сонные рапсодии.
Там ящерица гибкая, как хлыст,
и солнце на небесный всходит подиум

как белый, ослепительный цветок!
Дрожит мираж стареющей утопией.
Воспитанный песочной простотой,
готов делиться ядом щедрый Скорпио...

И я, (верблюд), допущенный в мираж,
растягиваю марево меж пяльцами
песочницы! ...В пылающих горах
снега фарфор небесный гладят пальцами...

И я молчу, читая (наугад)
мираж летящей жизни по слогам.






ЖУРАВЛЬ СНА

Журавль сна - из отчужденья спящих -
рисует тень отточенным пером.
И тень, подняв собою плащ упавший,
скользит впотьмах танцующим Пьеро.

Уйдя из мира соприкосновений,
творит тенистый обморочный Рим,
где призрачны фантомы отчуждений,
как лёгкий взмах воздушных птичьих крыл.

Её крыла, как лодочки признаний,
плывут, касаясь солнечной воды.
Кроят домов пастельные изнанки,
из тучи извлекая светлый дым.

...Запутавшись в изгибах робких арок,
в далёкий сад ушёл дневной корабль.
...Гасило солнце пламенный огарок
и распускалось в сказочный коралл
в глазах заката.

Тень вздохнула длинно,
на кромке отчужденья прилегла,
и, утончаясь в абрис журавлиный,
ушла в себя и в изморозь крыла...






ЗВЕРЬ ТРАВЫ

Растёт трава стремительно и густо,
скрывая плешь земли и горный шрам.
Она эзотерически-искусна,
врачуя вскользь озоновый экран.

Когда небесный ковш из скважин млечных
черпнёт и опрокинет вниз нектар,
тогда и зверь травы озвучит вечность
устами изумрудного кота.

И поплывёт густое притяженье –
приманка для чувствительных натур!
Остроконечье мыслей, хлад сомнений
сольются в освежающий ноктюрн -

и франт травы в экспрессии осенней,
когда дожди, и солнце – редкий гость,
презрев плюща призывное скольженье,
падёт к ногам косилки в сенокос....






ИЗОГНИ ТЫ ДОРОГУ...

Изогни ты дорогу подковою,
проложи через лес и туман,
окуни в лунный свет, чтобы тьма
распустилась цветком заколдованным.

Проведи сквозь поляны заросшие,
охлади в шелковистой тени;
в рукава лопухов протяни,
разбросай земляничное крошево

по краям. И раскидистым бархатом
заверни её, в ночь нарядив!
Пусть она Королевой глядит,
да плывёт с величавостью барскою.

И дорога, мерцая глазищами,
выгибаясь, как кот на трубе,
запылит, забормочет в разбег,
иль замрёт, океану позируя,

что ласкает с небрежною грацией
бок дорожный, песочную прядь.
И смущается, волнами вспять,
отпустив безнадежную странницу

вновь по миру петлять незнакомому.
В точке невозвращенья – всплакнуть.
Растворится в заброшенный путь,
и у Дома родного подковою
свою сущность на счастье свернуть...






ПОСРЕДИ НИГДЕ И ДО СВИДАНЬЯ

Посреди Нигде и До свиданья –
место, искаженное молвой.
Там, близ заколоченного зданья
жил бездомный с кошкой и совой.

Жил, переместившись в отрицанье
норм, порядков, правил и границ.
Звёзды перламутрово мерцали
сквозь прорехи битых черепиц.

Ветер, разыгравшись, в трубы дуя,
разносил газеты по углам.
Иногда подбрасывал еду он,
иногда ссыпал он щедрый хлам –

и тогда согреты, пьяны, сыты
тем, что вновь по ветру унеслось,
разливали то, что неразлито,
и делили то, что не сбылось...

Иногда медлительно и трудно,
прикасаясь к сумеркам едва,
возникали, словно Ниоткуда,
кошка, и бездомный, и сова -

в мире столь реально- беспощадном,
что скорбя потерянных минут,
к точке До свиданья возвращались,
чтобы в Никуда опять нырнуть.

...под ногами перекрёсток пыльный
четвертует таинство угла.
На дорог разорванные крылья
тень бездомной кошкой прилегла –

Посреди Нигде и До свиданья,
прерванной пространственной кривой.
Прерванной сравнительно недавно
перламутром звёзд над головой...






ПЫЛЬ

Пыль наполняет дом облаком с чердака.
Чарами бледных дам прячется в уголках.
Пыль – это дым дорог, ветром влекомых вдоль.
Пыль – это узелок паузой в чей-то вздох.

Пыль – это сапоги топают в такт войне.
Пыль – это взрывов гимн, гимн не горит в огне!
Только сметает всё, страшной взлетев стеной!
Жизнь оборвав, как сон, вплавив мираж в окно...

Хак – на персидском – пыль.
Хаки – изменой - в цвет,
в пули летящей пыл,
в дыры гниющих вен.

На миллионы лет жизнь заметает след.
Нациям – звёзды с плеч, лидерам – в горло лесть!
Грозный военный «хак»! – вбитый в сознанье гвоздь.
Чёрный паучий знак корчится вкривь и вкось.

Если бы древний перс, что обозначил пыль,
этот наивный перл так же и позабыл –
То эмбрион войны, может быть, в теле льва
призраком сатаны изредка оживал...

Пыль бы осталась жить
в облаке чердака,
пудрила б этажи,
гладила б книг бока...






МОЛИТВА

Привыкаешь к окончанью,
замыкаешься в итоге,
не находишь оправданья
утомительной дороге,

что поёт, пылит и тащит.
Но куда? Скажи на милость?
Телевизионный ящик
гаснет. Зеркало разбилось...

Распечалилась по свету,
разлетелась перекрёстком.
В незатейливость предмета
свечи встречных тают воском.

Монотонен бубен грусти –
Кришна-тризна, харе-рама...
Песней душу не отпустишь,
неуместна песня в храме.

Безнадежность в ожиданьи
изменить привычный минус.
Принимая покаянье,
на кресты я опрокинусь.

Развалился звук на части -
смысла нет в частичной доле,
и в тяжёлой схеме счастье
обесчещено в неволе...

Церковь – у порога веры,
дверь закрыта – не согреться.
Возвращаюсь к полумерам
в полумраке полудетства.

Абсолюты щедрых истин
при печали не случайно.
Винограднейшие кисти
обворованы молчаньем...

Семь невзгод на сто скрижалей
расколдует дерзкий Случай

на бессмысленном вокзале
Ожиданья Невезучих.

Что же делать? Как почистить
мысли, что повисли тенью?
Да Христос во тьму расхристан,
крест ли- песнь на возвращенье?

Отведи за горы горе,
отвлеки на фразу стражу!
Освяти на разговоры
без предательств и продажи!

...Знойным маревом укроет
обессиленных и голых,
и молитвы паранойя
светлых снов опустит полог...






ФИЛОСОФИЯ ВЕРОЯТНОСТИ

Вероятность прицельной стрелы
не попасть в твоё сердце сегодня –
равнозначна влиянью скалы
на скольженье теней в преисподней.
Если я ухожу невзначай,
без ключей, без цепей и без сдачи,
абсолютно неважно, что лай,
исходящий из будки собачьей
предназначен не мне. Я молчу.
Не кричу, не шепчу, но вздыхаю
пациентом, пришедшим к врачу,
до поры своей раны не зная...

Вероятность, дарящая миг, -
плавный жест беззаботности утром,-
так мала, что бессильно поник
стиль надежды во мраке попутном.

Вероятность ничтожно мала
по значению слова. Во блуде
вкривь и вкось разнесло зеркала
амальгамой, дрожащей на блюде
солнца нового, новых цепей,
расковавшихся в бред – на удачу!
На столе – расторженья ключей
вероятный ответ. И заплачет
пёс, невольник внезапных щедрот,
когда кость догрызёт до финала.
Вероятность улыбки – не в счёт,
когда жизнь кувыркнется в начало...






ПОЧТИ СОНЕТ МОЕЙ СТРАНЕ



Змея ползёт горизонтальным свингом –
я выбираю собственный маршрут.
Парит орлица, облако подвинув,
и я, любя высоких сфер уют –

взлетаю к ней. И вниз - веселым джинном,
раскрыв своих иллюзий парашют!
И вот рассвет, черезвычайно винный,
и вот закат, пузатый, как грейпфрут.

Земля чужая для пришельца плед
расстелит равнодушно. Тенью длинной
влачатся дни падений и побед.

Я каждый день дарю тебе букет,
взращённой на вершинах колумбины!
Поскольку пью свободы мёд и хину
уж двадцать лет.






АМЕРИКЕ С ЛЮБОВЬЮ

Где пальмы уши свесили
вдоль диких берегов –
там круглым, нежным персиком
на небе солнце вертится,
ветра разносят свежести
и сливки облаков.

Там тени бродят в тапочках
по белому песку,
целуя нежно шапочки
репейников и кактусов.
Касаясь ютских скул,

дороги развлекаются,
выводят свой мотив.
Там мрачно скалы скалятся,
песок Мохаве кается,
упав на грудь пустынь...

проекцией на плато, на
сценический пейзаж -
Вудсток худой, заплатанный,
расписывает платиной
небесные глаза...

И кашляет бензинами,
и виски льёт в стакан.
Компьютер глазом синим ли,
иль жёлтый взгляд осиновый,
иль свингом – ураган –

от Салема до Бостона!
Как кошка на трубе –
весёлая, разбойная,
просторная, свободная,
и я пишу любовное
послание – тебе!






СВОБОДЫ БИРЮЗОВЫЙ СВЕТСКИЙ ЛИК



Я не люблю советское лекало:
во имя – жить, а будущее – в долг.
Я выбираю небо без лукавых,
и место, где построю светлый дом.

Там бредит шмель, там тащится улитка,
там град играет с вихрями в крокет.
Там бились насмерть за златые слитки,
и скальпы резал хмурый ирокез.

Там Юта на ладони держит свечи
скалистых гор. Там пепельный мираж
сжигается в песках, и тихо шепчет
молочный ветер в палевых мирах.

Там по дороге мчится вечный «Шеви»,
орёл творит возвышенный пейзаж!
Худые ноги украшают «леви»,
и Луи распечатывает джаз!

Разнообразен, дик, непостоянен
свободы бирюзовый светский лик!
Рождённый у подножья рыжый Янки
приветлив, в меру добр, неприхотлив -

такой же, как и я – весёлый странник,
поющий иногда печальный блюз.
И я, обычный, свежий иностранец
живу, надеюсь, верю и люблю.






СЕРЫЙ ЛЕБЕДЬ. ЛОНДОН.



Вдоль Темзы, сэр!... глиссандо узких улиц,
старинных крыш ночное серебро,
фонарь, явивший тьме медовый улей,
столба викторианское ребро

из переулка. Мост застыл поклоном,
подав ступени и нюанс перил...
Шагает, не спеша, весёлый Лондон,
один, без свиты. Дождь смывает грим

с часов, что прилепились ухом нежным
к груди великолепного дворца.
В домах пьют чай янтарный, как и прежде.
Венчает холм прелестная овца,

застывшая картиной утончённой,
чуть дальше – дама с парочкой собак...
Несет потоки классов разобщённых
коммуникационная труба.*

Плывёт туман, раскидывает невод
и лондонский укутывает Глаз,
овцу, собак. А дама, будто Ева,
не принимая стиль туманных ласк,

ступает прочь надменною миледи
в толпе викторианских мрачных стен.
Перо надежды Лондон – серый лебедь-
теряет вскользь, как истый джентльмен!






ВЕЛЮРОВАЯ ОСЕНЬ ОКЛАХОМЫ

Велюровая осень Оклахомы
раскрашивает нежно дерева,
играет цветом бледным, незнакомым,
стремится ветром листья оборвать.

Цвета бордо и палевые пятна.
Небесный ситец облачен слегка.
И очень небольшая вероятность,
что дождь внезапно брызнет свысока.

Рассеянный покой в неясных красках,
безмолвны берега озёрных вод.
И, циркулем очерчена, бесстрастно
по правильной дуге луна встаёт.

Бестрепетная плавность Оклахомы
сливается с округлостью небес.
И влажно-изумрудные хоромы
распахивает сонный, тихий лес…






ПИСЬМО ТАТЬЯНЕ*



Какое убедительное Лето –
точёным жалом жжёт, жужжит жарой!
Задумчиво-рассеянно предметы
вплавляют тени в тело мостовой.

И солнце расползается от зноя,
как жирный, рыжий, цепкий таракан!
...Снимаю обувь, шляпу и пальто я –
и с головой ныряю в океан!

Какая озабоченная Осень!
Торопится, шуршит, сечет водой!
летают листьев пламенные осы,
и тучи виснут синей бородой.

И солнце расстревоженною молью
трепещет неуверенным лучом...
Я укрываюсь шляпным многопольем,
и новым, элегантнейшим плащом!

Надменная Зима вздыхает снегом,
лисою рыщет гибкая метель.
И окна, апельсинным бликом, нежно
бросают в темень трепетную тень...

Светило серебристою парчою
блестит, даруя редкое тепло.
...Накидываю теплое пальто я,
чтоб в булочную сбегать – за углом...

И вот Весна вопит домохозяйкой,
небесный распечатывая луч!
И солнечных зайчат бликует стайка,
и ртуть тепла – капелью по стеклу.

...И еду я на стареньком трамвае
весенних брызг, осенних эполет,
морозных сказок с летним караваем!
...Мой верный поэтический берет

я нервною рукою надеваю –
и сочиняю простенький сюжет...



(Тане Керстен, СПБ)






СТАРАЯ И ПЛЮШЕВЫЙ

Лошадь долго топала.
К вечеру, усталая,
на скамейку около
речки села, старая...

(Лошадь генеральская,
всеми позабытая,
отставная, царская,
временем побитая...)

Раскурила медленно
сигарету длинную
и стряхнула пепел на
мостовую чинную.

Взволновалась гривою
и пропела ржание.
Глаз скосила сливовый
на цветочки ранние.

Под тенистой грушею
в зелени рассеяной,
увидала – плюшевый
конь лежал, потерянный.

Сбитыми копытцами –
рук-то нет у лошади!
Как из речки Стиксовой
подняла заброшенного.

И губами бережно
осушила, мокрого.
И пошла по берегу
до дому, до тёплого.

Отставная, царская
добрела, взъерошенная,
улыбнулась ласково,
и сказала брошенному:

«...Время каплет нехотя,
флаги все повыцвели,
осень ли орехова,
белым тащит в зиму ли –

будем жить, мой плюшевый,
кушать сено в праздники.
Хоть ты и игрушечный –
мне – какая разница ?!»

...По аллеям парковым,
где цветочки-лютики,
бродят странной парою
старая и плюшевый.

Лошадь – с сигаретою,
в генеральском кителе,
и конёк в беретике –
вы их там не видели ?!






ПАРИЖ, ПАРИЖ...

И вот – Париж, стремительный и яркий,
каштанами заросший до бровей.
Гудит, как озабоченная прялка,
роняет кудри н'а землю – не жалко!
и льёт шартрез, чтоб было веселей!

Вот мельница – забавная такая,
смущается, ломая пальцы рук...
А нумеров влекущие капканы
глотают жертвы, как свинья – каштаны,
чтоб выплюнуть потом в объятья рю...

Гуляем мы по дивным тротуарам,
по мостовым печатаем шаги.
И лес Булонский хвастает товаром –
количеством любови в нежных парах
и трепетным остатком ностальгий...

Изгиб моста погладит чей-то зонтик,
и лунный свет пуантами Сёра
пройдётся по верхушкам острых готик,
крутнётся пылью в переулках Зодчих,
мяукнув скрипкой в чреве Опер'а...






ЧЕРЕЗ ТЫСЯЧУ ЛЕТ

Через тысячу лет вырастаю я мощной секвойей,
и смотрю свысока на сосну и на ель, и на кедр.
Еще тысяча лет – и, пожалуй, я волком завою –
Обносилась. Одна. Отвалились подошвы у кед.

Я пронзаю макушкой три сотни слоёв паутины,
в напряженьи ветров изгибаюсь я мачтой старинной.
Принимаю дожди и туманы, и пламени бег.

Знаешь, тысячи лет – это так расточительно много,
что забыла – теряю. И стынут без обуви ноги.
Но движеньем ветвей я всегда возвращаюсь к тебе...






СОВА

На ветке сова сидела,
глазами точила темень.
Белела недвижным телом,
исполненная бездельем,
наполненная печалью
и облачным опереньем.
Дожди флиртовали с прелью
и мерно по пням стучали...

Она, наблюдая это,
слегка расправляла крылья,
и тенью средь звёздной пыли
скользила. Шуршали ветки.
Сова волновалась сонно,
в любви объясняясь в полночь.
И мантии белый сполох
дразнил и тревожил сосны.

Как бархатная снежинка,
летела сова сквозь темень!
влекомая тяготеньем,
окружности ворожила.
И знал лишь ночной дружочек
об истинной тьме блаженства,
что до головокруженья
янтарные дарят очи....






ИНФОРМАТОРИЙ

Пальцы на электронный пульт брось. Сыграй виртуальность мира.
Может, цифры тебя спасут, энергично связуя дыры
всех печалей твоих. Крути виртуальность вертящий посох!
Палец дрогнул – сигнал летит, в ствол стовольтный загнав вопросы!
Соответствие псевдо-дум с мыслью гения виртуозно
распечатывает колдун. Чей-то профиль бликует грозно –
генерала ль сквозных удач, президента ль на три-четыре?
И, абсурдный до пят скрипач, знаки нотные вяжет к лире,
чтоб сыграть виртуальный марш! В утешенье беззвучным долям
громыхнул многоцветьем Марс, и на лацкан упал звездою...
Здесь- возможностям нет границ в вероятностях чисел равных!
Здесь ты – Бог с миллионом лиц, безусловно-условно главный.
Здесь ты – Бог с миллиардом дыр в вязкий, душный информаторий,
в бездну тождеств, в ослепший мир, здесь ты – Бог, и с тобой не спорят!
...В сад войди, пошепчись с травой, с солнцем нежным тропой восхода
ты взойди. Поиграй с Луной в мяч скользящего небосвода.
Постарайся и улыбнись в дождь, что в листьях шуршит уютно.
В мягкий сумрак домой вернись, и убей навсегда компьютер!
 
Сверху